Вардван Варжапетян. Кое-что про Тинякова. М.: Common Place; Ной, 2023. 176 с.

Все, думаю, помнят имя Александра Тинякова и то, как метко припечатал его Зощенко — «Смердяков русской поэзии», описав, в какой ужас привел его, человека, много, вообще-то, повидавшего на своем веку (ранение на войне, попытки самоубийства, служба в органах), вид побирающегося поэта под конец его жизни. Беда была не только в самом факте нищеты и алкоголизма, а в том, что Тиняков не видел в этом никакого стыда. Красивый, иконописный почти лик поэта с длинными волосами и бородой таил в себе глумливую улыбочку полностью опустившегося и почти довольного этим человека.

При желании можно вспомнить и из Ходасевича:

«Тиняков — паразит, не в бранном, а в точном смысле слова».

Это, так сказать, фактоиды, не факты даже. А многие ли знают остальную биографию Тинякова?

И тут сразу надо сказать, что книга — никакая не ЖЗЛ, вообще не полноценное жизнеописание, а скорее, такой дайджест, набор писем, высказываний самого Тинякова, свидетельств о нем, сопутствующих документов. Если автор, как утверждает, только сейчас, путем долгих изысканий, сумел установить точную дату смерти Тинякова, то можно и понять, насколько эта самая жизнь неизвестна. А дискретный набор свидетельств — в чем-то это точно соответствует этой пестрой и запутанной жизни. «Кое-что про Тинякова», название честное.

Честолюбивый молодой поэт с дарованием приехал в столицы (в Москве не задалось, перебрался в Петербург). Имеючи рекомендательные письма, свел знакомство со всеми великими на тот день. И тут надо отметить. Как бы не честили, не ругали Тинякова, его — ценили эти самые великие. Как удивляется и сам автор книги, случайно когда-то услышавший имя Тинякова и отправившийся в долгий путь изысканий о нем: «…я же не знал, что о нем писали Блок, Бальмонт, Горький, Брюсов, Гумилев, Ходасевич, Георгий Иванов, Ремизов, Гиппиус, Мережковский, Ахматова, Чуковский».

Гумилев, положим, поругивал в своей рецензии, но Ахматова тепло посвящала книги и общалась, Брюсов учил, Ходасевич и Блок выделяли, Блок — так весьма выделял, ценил взгляды Тинякова, а с Гиппиус даже была какая-то не очень проявленная особая история, не роман, конечно, но — тоже весьма и весьма выделяла.

Безусловно одаренный, Александр Тиняков был и очень самообразован. Но тут мнения расходятся, как очень часто о нем: будто бы он, ушедший из гимназии, знал то ли уйму языков, то ли ноль, а особенно ценил в литературе то ли Талмуд, то ли Дао дэ цзин (это ближе к истине, упоминается в какой-то его анкете, в ней же, к слову, он писал о роде занятий, что попрошайничает). Был, повторюсь, очень активен и самолюбив. И довольно скоро сделал себе имя. Стихами о плевочке в сточной канаве (плевочек — это я, кричал он, пьяный, в «Бродячей собаке»), висельниках, прочем подобном:

Мой горб — моя отрада,
Он мне всего милей,
И нет прекрасней смрада,
Чем смрад души моей…

Или:

Я — гад. Я все поганю
Дыханьем уст гнилых,
И счастлив, если раню
Невинных и святых.

Стратегия, в общем-то, понятна. Шокировать, привлечь внимание. Понятно и то, что оная эстетика была органично присуща поэту, нет, он не «все выдумал», был как раз честен. В конце концов, с «шок-контента» начинал Готфрид Бенн (врач, описывал анатомички, дно, проституток — впрочем, это были почти расхожие темы немецких экспрессионистов), Лотреамон, Бодлер (Тинякова и сравнивали с ним). Но тут сыграл двойную, и отрицательную, роль выход его дебютной книги, «Черный корабль». Сам Тиняков ждал некоего суперэффекта, мгновенной славы. Многие, читавшие его стихи в лучших журналах тех лет, тоже, видимо, ждали от книги гораздо большего. Она же вобрала в себя эти самые выходившие ранее произведения. Грома и молнии же не было. Молнии метали критики. Да, ему сильно досталось. Вардван Варжапетян приводит эти отзывы — любопытно, что в каждом втором цитируется стихотворение об этом самом плевочке, так метко он попал в целую толпу читавших:

Любо мне, плевку-плевочку,
По канавке грязной мчаться,
То к окурку, то к пушинке
Скользким боком прижиматься.

Сама же книга в каком-то глобальном смысле «не сыграла». И Александр Тиняков стремительно пошел на дно, благо и раньше имел к этому порывы и позывы — исчезал из города, с кем-то пил, как-то кутил. Пить он стал еще больше, до больницы. Потом голодал от безденежья, приходил в себя и — успешно, востребованно печатался во множестве изданий.

Но и было очень много неприглядных историй, та самая смердяковщина. Выглядел бомжом. Пьяным устраивал скандалы и сцены (трезвым был скромен и сдержан, но трезвым бывал крайне редко). Принимая помощь у голодающей сестры и племянниц, краюшку хлеба, а сам потом пред ними пиршествовал — ветчины и вины. Устроенный Горьким в благотворительное поселение, приводил туда несовершеннолетних проституток. И тому подобное неприглядное.

И даже это, более или менее, еще можно было простить, ему и прощали. А — кто из поэтов не пил и не был замечен в чем-то этаком, Б — сам дух fin de siecle и enfant terrible Серебряного века предполагал часто и не такое. Эти открытые/тройные браки, эти заигрывания с сатанизмом от Владимира Соловьева до Василия Розанова, а про атмосферу «Бродячей собаки» с ее декадансом и пьяными драками сам Тиняков писал, что это, дескать, too much, притон и шабаш, он не охотник, ноги его там не будет.

Фраппировало людей, видимо, не то, что Тиняков все это практиковал, а что и каяться никак не собирался.

Не нужны ни солнце, ни птицы,
Ни правда, ни совесть, ни честь,
Ни прелесть весны и столицы —
А только б дорваться — поесть.
Кусок ароматного хлеба,
Тарелка наваристых щей
Прекрасней лазурного неба,
Дороже великих идей.

Когда разразилось дело Бейлиса, выступил махровым антисемитом. Затем вроде бы отрекся (о «еврейском вопросе» в книге много, даже, может быть, непропорционально, по сравнению с другими вопросами, благо их изрядно). Но тут вскрылось, что он одинаково успешно печатался как в черносотенных, так и в прогрессистских изданиях. На скандал Тиняков даже ответил, в своей «Исповеди» ссылался, что так же поступали Фет и Страхов (мог бы, впрочем, далеко и не ходить — так делал и Розанов, и тоже греха в том не видел, ради тарелки супа, опять же). Но очевидно было, что он больше склонен не посыпать голову пеплом, а гордо, с вызовом ее поднимать. Этого простить уже не могли.

Это все было такой стратегией, удачно наложившейся на личные устремления и склонности? Путь проклятых поэтов, умноженный на русский разгул, русское унижение паче гордости? Юродство несостоявшегося поэта? Та самая смердяковщина? Следствие дичайшего бытийного одиночества (он и псевдоним взял Одинокий, а про кабаки писал, что лучше в них, на самом дне, чем одному в конурке. Да, одинокие конурки доводили и до пущего греха — вспомним Раскольникова)?

«Я вижу вашу правду, даже когда вы лжете и выкручиваетесь, и тем более мне грустно и жалко… не вас, а вот эту обиженную правду, вами в вас попираемую. Почти попранную», — писала ему Гиппиус в личном письме.

Сам же Александр Тиняков писал настоящую поэзию. Где, возможно, некоторый если не ключ к пониманию, но констатация трансгрессивного вектора собственного жизнестроительства, его принятия:

Мне уже не страшно беззаконье.
Каждый звук равно во мне звучит:
Хрюкнет ли свинья в хлеву спросонья.
Лебедь ли пред смертью закричит.

Уж ни жить, ни умирать не буду.
Стерлись грани, дали, времена.
Только Я — Один во всем и всюду,
А во Мне — лишь свет и тишина.

НА ГЛАВНУЮ БЛОГА ПЕРЕМЕН>>